Почетный профессор ПИУ имени П.А. Столыпина, кандидат философских наук Тамара Фокина дала интервью представителю информационного портала «Новости Саратова» Алексею Шминке. Они поговорили о значениях слова «кафедра», о таком нетипичном для философии разделе, как мыследеятельностная методология и о том, как накапливать символический социальный капитал. Первую часть беседы Тамары Петровны с Алексеем Шминке можно прочитать здесь.
А.Ш.: Продолжаем разговор. Вы в этом нашем лоскутном городе, (который уже после публикации первой части интервью кто-то из прочитавших предложил назвать более звучным словом «Печворк-проект»), тоже прожили довольно пеструю, разноцветную жизнь, которая уж точно не выстраивалась по заранее заданной линии. Проект был сложным и многоплановым. Как можно создать качественную личную среду обитания в городе, из которого уезжают даже близкие люди, чтобы «найти свое счастье», добиться каких-то успехов, которых, считают многие, здесь не добиться?
Т.Ф.: Поскольку я не просто городской человек, а научный работник и преподаватель, то основное место, где я работала, место моей жизни в городе – это кафедра. Я вроде бы работала в одной и той же области, но кафедры были разные. Да и кафедра 50 лет назад и сегодня – это «две большие разницы». Я поняла, что само номинирование кафедры, то, как она называется, кто источник этого номинирования и какой порядок следует за этим номинированием, – это оказалось очень важным и интересным объектом для специального изучения.
(Научно-практическим докладом на эту тему, доложенным на методологическом семинаре Поволжского института управления имени П.А Столыпина, Тамара Петровна «отпраздновала» семьдесят пятый день рождения, прим. авт.).
А.Ш.: Что такое кафедра, это ведь многозначное слово?
Т.Ф.: Кафедра, во-первых, – это возвышенное место, с которого произносятся речи, поэтому кафедра, любая, была и остается тем местом, которое придает статус оратору. Как только вы заходите за кафедру – что бы вы ни говорили, вы произносите авторитетные речи. Авторитет самого этого места, возвышенного, как трон, всегда воспринимается аудиторией. Уже когда говоришь: «Я работаю на кафедре» — приобретаешь ореол успеха. Даже неподготовленный человек, говорящий с кафедры, воспринимается авторитетно. На первых практиках аспирантов, докладывающих первые результаты, приглашают – «пожалуйста, за кафедру».
А.Ш.: Дисциплинирует. Чтобы с первых слов отвечал за то, что говорит.
Т.Ф.: Да. Кафедра – это определенный порядок. Дисциплинарный. И тебя дисциплинирует, и тех, кто слушает.
Второй смысл этого слова, кафедра – это структурное подразделение любого ВУЗа и она подчиняется законам, которые изучаются в теории организации.
Третий смысл, очень важный – можно быть ученым, создать школу, и кафедра – это форма организации этой школы. Тогда кафедра связана с именем, и называется по имени: «Это кафедра такого-то». Говорят – «Я работал на кафедре у Лосева, у Бибихина», – и никто не спрашивает, на какой предметной кафедре. Это значение старое, но по-прежнему сохраняется. Все три значения были для меня важными. Оказываясь на какой-то кафедре, я не только деньги зарабатывала, а приобретала и имела определенный символический капитал. Что это был за капитал? Как я могла его использовать и что мне давала кафедра, как место, куда я так или иначе попадала?
Последовательно:
-Кафедра начертательной геометрии и графики. Она первой приютила меня, потому что без нее я не могла бы поступить в аспирантуру. Я была только что выпущенным инженером-механиком, и не могла еще что-то у них преподавать. Это было место временного «приюта».
— кафедра философии, на которую я поступила в аспирантуру в СГУ. Я никогда бы не поступила на кафедру философии, если бы за этой наукой не стояла идеология. Туда брали не только тех, кто проявил интерес и способности к философии, но и тех, кто, по мнению партии, мог выполнять идеологическую функцию. Не знаю, почему от этого сегодня открещиваются все философы. Мы и сейчас это делаем, только другую функцию выполняем, возможно, менее благородную. Я не могла поступить на кафедру философии, если бы не была еще студенткой принята кандидатом в члены КПСС. Что давала кафедра философии, когда я была аспиранткой? Колоссальное духовное образование. Это соревнование, определенные стандарты обучения и преподавания. Это очень быстрый рост, если дурака не валяешь.
А.Ш.: Я до сих пор горжусь, что в аспирантуре именно на кафедре Г.М. Андреевой учился.
Т.Ф.: Где бы ты был, если бы не случилось то, что ты попал именно туда? Кстати, Волгоград обучение на кафедре философии мне предоставить не мог. А здесь, в Саратове, руководителем кафедры, на которую я поступила, был профессор Алексей Иванович Иванов. Это человек, который и лагеря прошел, и труды всяческие претерпел. Занимался он ролью мировоззрения в творчестве писателей.
Это была потрясающая среда. Первое, что сделали мои товарищи по аспирантуре, видя, что я не получила университетской подготовки в области философии (у нас в техническом вузе было гораздо меньше часов отведено на этот предмет) – они, сидя на лавочке в парке, составили мне список литературы, которую срочно нужно было прочесть. И, уязвленная не очень хорошим результатом при поступлении, я довольно быстро начала все это догонять, просто поставила себе целью все сделать, чтобы через год, на кандидатском экзамене, выглядеть прилично.
Кафедра выполнила и задачу «вписывания» меня в город, в среду развития. Привила на всю жизнь азарт, стремление не быть последней. У меня не было капитала, с которым многие женщины приходят в мир – я была не очень хороша собой, очень бедно одета. Я была старшей дочерью офицера в отставке, у которого было еще трое детей. И когда я ушла в аспирантуру – младшей, Тане, было всего семь лет. Папа думал – я буду работать, а я опять учиться.
В чем была – в том и отправили в чужой город, на мне были буквально остатки маминого пальто, которое она еще с войны привезла. С воротником из лисы такой поседевшей. Не то чтобы я думала, что я умом пробьюсь, просто другого ничего не было. Кафедра была местом воспитания ума. А поскольку я была еще и партийным человеком, мы все еще и в этом варились. Партийная организация была у нас на кафедрах общественных наук. Это был не философский факультет, а общеуниверситетское подразделение.
Потом я попала на работу на кафедру философии в мединститут. Ну, это же благодать! 10 лет там проработала. Это тоже была кафедра общественных наук, и тоже общеинститутское подразделение. Внутри нее была кафедра философии, ею руководил Виталий Алексеевич Осипов, не очень известный философ, но прекрасный организатор. Что мы могли там делать как философы, кроме обучения студентов?
Во-первых, кандидатский экзамен, подготовка к нему студентов и преподавателей- медиков. Во-вторых, мы вели методологические семинары. На всех кафедрах медицинского института нужно было их вести среди людей, которые были светилами медицинской науки. И требования к нам были очень серьезные. Мы должны были знать ту область знания, в которой мы преподаем философию. Мы занимались философскими вопросами биологии, медицины, здравоохранения и т.д.
Только я преодолела проблемы, связанные с моей инженерной подготовкой и недостатком философского знания, как пришлось осваивать еще и это специальное знание. Делала я это с большим удовольствием. Огромное количество сведений, которое мы освоили из медицины, мне до сих пор важны. Медицина ведь изучает целостность, сложнейшие системы. У меня и в диссертации по философии техники был в основе системно-структурный подход, тут он очень пригодился.
Я «умудрилась» написать диссертацию «Противоречия развития техники в условиях автоматизации», не затрагивая таких имен великих философов в этой области, как Хайдеггер, и прочих. Потому что у нас были другие «кумиры». Мы современных классиков зарубежных тогда практически не знали, не читали. Потом такое чтение тоже стало определенной и очень сложной задачей на много лет.
Что дал мне мединститут? Я вошла в среду медицинской элиты города. Это были удивительные люди. Пример великолепных управленцев, людей подвига такого медицины, «аристократы» старой школы. Конечно, это был огромный опыт. Они ко мне очень хорошо относились, понимали, что я не светская дама, что я «мове», но что-то их во мне привлекало.
Вот так 10 лет провела в мединституте, получила звание доцента. Это вышло довольно быстро, потому что у меня были методические разработки, опыт проведения методологических семинаров, статьи – все основания, чтобы подать на звание доцента. Мой муж, Валя Смолин, работавший на этой же кафедре, даже «ревновал» меня к успехам, потому что я стала доцентом чуть раньше него.
Но настал момент, когда нужно было оттуда уходить. Кафедры общественных наук были переформированы и одна из них досталась как раз моему мужу Смолину Валентину Ивановичу .Он проработал в роли её заведующего почти четверть века. Но теперь работать вместе нам было нельзя. Этим занимался обком КПСС, мне было запланировано место в сельхозинституте.
Но, к счастью, раздался звонок Якова Фомича Аскина, который к этому времени заведовал кафедрой философии в университете. И он сказал, что у него есть свободное место, если успею прямо завтра сдать документы, то буду работать у него. Так почти на 20 лет я оказалась на кафедре философии СГУ.
Почему он меня пригласил? Где мы тогда могли вообще знакомиться как профессионалы? У нас был городской семинар философский. На который мы все раз в месяц собирались в обязательном порядке. Такой дисциплинарный и развивающий инструмент. И мы все друг друга прекрасно знали и имели представление о возможностях друг друга.
Тут, в СГУ, вообще было раздолье. Университет – это возможность работать на одном из интереснейших факультетов. Биологический факультет и кафедра психологии – это же красота! Это знания необходимы философу, даже если он раньше инженерным делом занимался. Много сил пришлось потратить на изучение психологического и биологического знания. Входила в научные и идеологические структуры факультета и университета, были серьёзные методологические семинары.
И, кроме того, я получила право руководить аспирантами, а это очень большая школа. У нас, доцентов, на кафедре такое право можно было получит по решению ученого совета. И у меня было 16 аспирантов! Собственно, эти их успешные защиты помогли мне получить в 1994 годы звание «холодного» профессора в ВАК-е , когда я уже работала в Поволжском кадровом центре.
Еще в мединституте, а потом в университете у меня появилась возможность повышать квалификацию. Я была в Киеве на стажировке полгода, полгода в Ленинградском и дважды по полгода в Московском университете. Это называлось повышение квалификации в области общественных наук, поэтому можно было учиться на кафедрах разных университетов. Мы не могли иначе работать, мы много учились и это все финансировалось! Это же просто подарок!
В конце 80-х возникло движение проблемно-деловых игр, которое могло появиться только потому, что мы все работали на разных факультетах, в разных методологических структурах и имели опыт междисциплинарного взаимодействия. И еще работали на привилегированных кафедрах, имели 550 часов нагрузки, в то время как у всех остальных было значительно больше.
Мы должны были постоянно заботиться о своей подготовке, следить за событиями, давать им интерпретацию, участвовать в работе общества «Знание». До ста лекций в разных аудиториях и разных, часто экзотических, местах за год – это мой огромный опыт взаимодействия с часто неподготовленной аудиторией. Я читала очень много лекций, по всей области, могла, как мне казалось, излагать сложное простым языком.
После того, как в 1992 году образовался философский факультет, начались преобразования и в стране, и в структуре обучения философии. И не все смогли эти изменения пережить, некоторые закончили жизнь трагически. Преждевременно.
Кафедры, на которых я работала и упомянула, уже были ранее именованы, и их названия позволяли пользоваться различными видами символического капитала. Везде можно было присутствовать, везде работать, со всеми организовать рабочее взаимодействие, заниматься методологией, готовить аспирантов. Это же здорово? С другой стороны, нас за это и не любили.
Мы вдалбливали исторический и диалектический материализм, везде лезли, мы очень мало знали зарубежную философию, были поверхностны, идеологизированы. Это все нужно было как-то менять. К какому-то моменту я довольно хорошо, в основном за счет личных усилий, а не школы, знала зарубежную философию, особенно французскую и немецкую. Вот вам и кусочек «печворка».
А.Ш.: Вас не то чтобы спасало, а толкало по жизни то, что вы не читали один курс в каноническом варианте, а каждый год осваивали новое видение, так? Приходилось изучать методологию в разных научных областях, а часто и строить методологию междисциплинарную, если я правильно понимаю?
Т.Ф.: В общем, так. Проблемно-деловые игры как раз и были призваны создавать технологии конструирования межпрофессионального взаимодействия в органах государственной власти, на сложнейших оборонных предприятиях, строить новые системы производственных отношений в рамках новых, еще не существующих и постоянно изменяющихся экономических и политических условиях.
А когда 1992 году Владимир Николаевич Южаков получил сам и поставил перед нами новую задачу – подготовка новых чиновников для новой России – вот это наступила благодать! Господи! Мы же были агрессивны в каком-то смысле – от Астрахани до Ханты-Мансийска мы везде стремились создать филиалы, отделения. Поездки в Тамбов, в Балаково, в Самару! Были задачи своеобразной экспансии.
И кафедра по нашему договору с Южаковым была названа нами, как ни у кого: «Методологическое обеспечение управленческой деятельности». Ею я и заведовала. Мы пробыли в этом статусе 8 лет, с 92-го по 2000-й. Моя кафедра не была выпускающей, она была как бы «подстилающей», неким базисом. Через нее проходили все студенты Центра, а позднее академии, она участвовала во всех видах подготовки, переподготовки и повышения квалификации.
Новые игровые формы обучения, работа с молодыми лекторами, ежемесячные методологические семинары – это все было обеспечено с помощью нашей кафедры. Половина преподавателей – философы, вторая – социологи. И был гениальный Николай Николаевич Слонов, первую половину жизни проработавший руководителем и экспертом в авиационной промышленности, а вторую – доцентом, а потом и профессором-методологом.
И не менее замечательный Юрий Александрович Корсаков, обладавший базовым философским образованием и огромным опытом руководства кафедрой. Конечно, многие психологи академии через нашу кафедру прошли, включались в разные виды деятельности, в разных организационных формах.
И Таня Чистякова, и Нина Григорьева, и Лена Герасимова, и Наталья Моисеенко, и Олег Гадецкий, да и вы Алексей, – это были такие труженики, которые под любую новую задачу быстренько придумывали новую организационную форму и все организовывали. Мы представляли из себя особую организационную форму, нетипичную – «размороженная организация». Сами себя постоянно конструировали, потому что под разные задачи требовались очень разные формы взаимодействия.
Методология наша корреспондировалась с работами Московского методологического кружка (ММК), мы взаимодействовали постоянно и участвовали в их конгрессах. Я себя считаю ученицей Георгия Петровича [Щедровицкого]. Это была замечательная среда. Мы впитали если не мировую игровую культуру, то её основные черты, и работали на приличном уровне. Я даже на каком-то конгрессе изображала Георгия Петровича на «капустнике», и мне это удалось очень смешно, что со мной редко случается.
Конечно, нам с кафедрой повезло собраться вместе – нужные люди в нужном месте в нужное время. Это был такой своеобразный «бэкграунд». Не просто нужные, а хорошие люди. Работящие. Я и сама никогда не ленилась, всегда работала много и все вокруг на нашей кафедре не стеснялись находить работу везде. И чаще всего за нее нам платили. Такое не всегда случается с энтузиастами.
Для меня это было очень тяжелое время. В 92-м у меня заболел муж, и я фактически руководила двумя кафедрами – своей и его. Он же не бросал работу до самой смерти. Значит, кто-то же должен был все это делать. Мария Владимировна Комиссарчик, которая была руководителем кабинета кафедры в мединституте, только недавно умерла. Великое дело – когда есть кому следить за расписанием, за нагрузкой, задавать образцы высокой дисциплины Я там и лекции читала, и некоторые исследования кафедры проводила или обобщала. До самой смерти почти два года болезни, сохранялась иллюзия присутствия на ней В.И. Смолина. К тому же, увы, это был период изрядного увлечения алкоголем (психологи говорят – типичный русский способ снятия напряжения, прим. авт.).
Но, тем не менее, наша кафедра заняла многие существенные площадки в академии, это позволило нам управление понимать целостно: его философские, технологические, юридические и политические аспекты. Поэтому мы сумели грамотно войти во многие и разные программы.
А.Ш.: И в этих профессиях всем пришлось, как минимум, освоить новые профессиональные дискурсы? Откуда набрали таких разносторонних людей?
Т.Ф.: Большинство пришло из игрового движения, участвовали в играх и тренингах, сами разрабатывали тренинговые и игровые программы. Поэтому мы вошли и в целевые программы. Старейшая из них – «Менеджер XXI века» – была в значительной степени обеспечена нашей кафедрой с самого начала, и до сих пор я ее практически не покинула, только сократила свое участие в последние годы. А вообще на нее было потрачено много времени моей жизни.
Настал момент, когда все наши находки надо было превращать в стандарты. Вот это нам удавалось гораздо меньше. Если бы не было Юрия Александровича Корсакова – мы бы просто пропали. Коля Слонов наотрез отказался этим заниматься – «Я не писарь и не маляр, я творец, художник».
Я тоже не склонна к таким вещам, плохо тогда владела компьютером. А Юрий Александрович сидит и слушает, как мы говорим и говорим, а утром уже бумаги приносит. Он и сейчас эту функцию выполняет, но, конечно, уже немного устал. И кафедру в определенный момент переименовали в кафедру «Теории организации и оргпроектирования».
Имя уже было на обложке нашей книги в 1997 году, поэтому ничего совсем оригинального не пришлось придумывать. Но первый выпуск на втором высшем по специализации «Управленческое консультирование» мы успели сделать.
Тут мне пришлось покинуть собственную кафедру по личным соображениям – я не разделяла некоторых ценностей руководства и я не склонна к бюрократической работе. Как раз открылось новое отделение «Управление качеством» в классическом университете на физическом факультете и меня взяли профессором на кафедру «Физика полупроводников». Это было то еще приключение!
Была интересная полемика с физиками. «Что-то какое-то знание у вас подозрительное. Вы берете интервью, вам что-то говорят о положении в организации, и вы считаете, что это достоверное знание, да?». Но все же я прошла обучение в Европейском центре качества, мы создали (по инициативе ректора Д.Н. Трубецкого и проректора Л.М. Страховой) отдел организационного развития СГУ, написали грант «Роль организационной культуры университета в переходе на ISO», который и выиграли.
Некоторые университеты к тому времени уже перешли на работу в этом стандарте, например, Томский университет, а нам было завидно. И наш ректор хотел, чтобы мы тоже это сделали. Но… нам не удалось это в полной мере. Дмитрий Иванович не был избран на новый срок ректором, перенести отдел на физический факультет тоже не удалось, и моя административная карьера в университете закончилась. Я вернулась на кафедру физики полупроводников и почти довела ребят до диплома. Немного не успела.
Затем снова вернулась в свою академию. Я с 1994 года профессор ВАК, а не только по должности, тут уж ничего не поделаешь. Вернулась и стала работать на «своей» кафедре, которая называлась теперь кафедра социальных коммуникаций. Название ей дано было Андреем Юрьевичем Шеховцевым, в то время проректором и создателем нового имени кафедры.
Социальные коммуникации – предмет широкий и многогранный, им можно заниматься в разных направлениях и весьма интенсивно. Поскольку социальные коммуникации мы рассматривали, прежде всего, в организациях, то все знания с прежней кафедры смогли перенести и умножить в этой сфере, начали везде читать соответствующие курсы, «влезать» во все программы переподготовки и так продолжается до настоящего времени.
Автор нового имени кафедры рано ушел из жизни и уже более двух десятков лет её руководит профессор Черняева Татьяна Иванова и здесь выпускаются хорошие специалисты в области PR и рекламы, а позднее – конфликтологии. Кстати, Татьяна Ивановна – моя ученица по времени преподавания на биологическом факультете СГУ, где она училась на отделении психологии. Как и нынешний директор Института управления имени П. А. Столыпина Виктор Леонидович Чепляев. Вот такая «загогулина», как метко сказал когда-то Борис Ельцин.
Но сейчас, кажется, возникли новые вызовы… Появились другие мощные кафедры, которые считают, что это они должны заниматься теорией организаций и управленческими решениями, исследованиями систем управления, которыми мы традиционно занимались. Видимо, грядет настоящая конкурентная борьба! Хотелось бы, чтобы это пошло на пользу делу.
А.Ш. Название кафедры выступает как инструмент захвата социального пространства?
Т.Ф.: Обязательно. Из моего рассказа видно, что всегда было чего «схватить». Я никогда не терпела таких катастроф, как многие мои коллеги, которые не смогли из марксистов-ленинцев перестроить себя в методологов, например. Я все-таки сумела это сделать. И в кризисные времена мы были в качестве игровых методологов востребованы по всей стране. Москва! Ангарск! Питер! Глдани! Это ты, Алексей Владимирович, у нас все время на самолеты норовил опоздать?
А.Ш.: В кризисные времена такая практика социального конструирования была очень востребована и, кажется, для нас с вами это были самые финансово успешные времена. Отсутствие такой практики в этот кризис, которая если и существует, то только в каких-то узких около президентских кругах, сильно размывается организационное сознание специалистов в самых разных сферах. Какую бы ты структуру не создал на бумаге, она будет работать, только разместившись в головах у людей, а без игры это практически невозможно Это не просто теоретическое знание, это знание деятельностное.
Т.Ф.: Совершенно верно.
А.Ш.. Если оно изнутри не выросло, в игре совместной не слеплено, оно работать не будет.
Т.Ф.: А я вижу, что организационная культура, знания о ней в огромнейшей степени нужны на всех уровнях управления. И тот, кто про нее не знает, тот ничем и управлять эффективно не может.
А.Ш.: Мне кажется, что единственный постоянный образец лидера, оставляющего за собой работающие организации – это Шойгу. Где бы он ни был – после него остается работающая структура. Это отчасти понятно – он постоянно внутри катастрофы живет, и постоянно должен после нее жизнь экстренно налаживать. Всеобщая катастрофа уже на пороге, и очень жаль, что Шойгу в основном обходится своими кадрами и структурами. Если бы он чаще и шире работал с управленцами тех мест, где устраняет последствия ЧС, было бы очень здорово. У меня есть пример. В г. Армавире он оставил после наводнения своего человека в качестве исполняющего обязанности мэра, который потом был избран и за 4 года превратил город в райский сад. Там изменилось все. От среды обитания – дороги, парки, бульвары, до управления торговлей и маркетинговыми процессами. Он не «присваивал» то, что получал в качестве ресурса, а вкладывал в дело. Есть ли у вас надежда, что такая практика оперативного обучения строительству организационных структур еще возродится в нашей стране?
Т.Ф.: Для меня – нет. И вообще я считаю, что если обучение организационной культуре будет разбросано по кафедрам, не имеющим методологического стержня, философской подготовки оно постепенно выродится в фикцию, симулякр. Как ты любишь говорить – «фиктивно демонстративную деятельность».
А.Ш.: Прошу прошения, но я не об учебной деятельности говорю, а о социальной практике полевого строительства и проектирования новых организаций и перестройки старых, для эффективной работы. Наш период закончился, но мы знаем примеры – Женя Юрьев организует проектные игры в Украине, Дмитрий Шминке что-то затевает с играми в Вышке, а значит, в чью-то практику входит. Есть ли шанс, что в стране вновь будет строиться динамичная, постоянно развивающаяся управленческая сеть?
Т.Ф.: В данной ситуации – нет. Президент задает жесткую модель вертикали управления в ручном режиме, подает пример, «от которого нельзя отказаться». В результате сверху донизу управление строится по модели Гоббса, когда государство задает и транслирует основные ценности в ручном режиме. Эта модель мощная, но она устарела. Мой муж всегда говорил: «Первая рапира второй никогда не боится. Но она боится человека с дубиной». Страна наша большая, мощная, вооруженная опасным оружием. Современной дубиной.
Такой большой неэффективно управляемый кусок суши – ну так же нельзя жить. Нам было бы много работы, если бы сменилась модель, которая жестко задана на верхних уровнях системы, когда в организации всегда прав только один человек. Нам было бы много работы, если бы свобода принятия решений, основанных на грамотном проектировании, стала бы общественной нормой в социуме.
Пример – наш «маленький» фонд благотворительный им. Александра Невского, который 8 лет ни у кого ничего не просит. Мы пишем и выигрываем гранты, и на них ведем огромное количество работы в семьях, оказавшихся в неблагоприятных условиях. Анжела Чернецкая привлекает, научилась привлекать волонтеров с факультета социальной работы.
Нашла, что там волонтер может иметь в качестве социальных дивидендов со своего капитала временных затрат. Он получает и практику, и курсовую пишет и дипломную работу. Научить людей, какие социальные дивиденды они могут иметь, занимаясь работой на благо общества, реализуя общественно значимые цели – это ведь возможно.
А.Ш.: Как вы попали в эту благотворительную обузу – фонд, работающий с неблагополучными семьями? Это ведь большая, и для вас не оплачиваемая работа?
Т.Ф.: Все началось с Веры Алексеевны Кузнецовой, с которой мы подружились еще в ее бытность руководителем Балаковского филиала академии. Когда ее оттуда попросили при драматических обстоятельствах, переживая которые она тяжело заболела, ее приютили в Саратове в «Тесар», предложив создать фонд, функции которого поначалу не совсем были ясны.
И тогда Ольга Васильевна Жарова, спасибо ей большое, у которой у самой ребенок с детства страдает глухотой, предложила Вере Алексеевне заняться семьями с детьми с особыми возможностями здоровья. Корпорация немного финансирует эту деятельность, предоставляет помещение, компьютеры, некоторую финансовую поддержку. К нам в фонд на разных основаниях, с разными мотивами приходят люди, как-то участвуют. Мы включаем их в разные проекты.
И так, потихоньку, «без шума и пыли» ведем огромную работу в Октябрьском ущелье, можно сказать, на природе и под сенью храма. Там ведь давние игуменские традиции, строится храм. Я кое-что смогла сделать для этого храма, просто потому, что прихожу к чиновникам не как «человек с улицы», а как их учитель, человек, который чему-то полезному их научил в жизни. Вот так и монетизируется символический социальный капитал. А ты говоришь, я богатства не заработала!
Беседу с саратовским философом Тамарой Фокиной вел Алексей Шминке
