Сегодня, когда говорят о «греческом кризисе», Германию упоминают лишь как негласного лидера Евросоюза, которому греки «больше всего должны». Сам кризис рассматривается сугубо с экономической стороны (самый поверхностный взгляд, аргументы которого якобы непререкаемы). Когда экономические аргументы исчерпаны, включаются аргументы политические, которые, однако, всё чаще понимаются исключительно как стратегически-экономические (мол, экономика – это то, что здесь и сейчас, а политика – это экономика там и завтра). При этом всём совершенно упускается из виду аспект культурный. Здесь даже не стоит развивать ту, ставшую общим местом среди грамотных экономических школ мысль, что экономические действия и мышление целиком и полностью зависит от культурной ситуации, в которой они разворачиваются (яркий пример тому представляет приватизация 90-х, сопряжённая с бандитскими разборками, расстрелами и «беспределом»). Сейчас хотелось бы сказать о другом.
Дело в том, что Германия ещё со времён Иоганна Иоахима Винкельмана, выпустившего в 1764 г. «Историю искусства древности», претендует на духовное наследование греческого мира. Почему? – Иной вопрос, пусть ответом пока станет тоже общее место: греки – прародители европейской цивилизации, её духовные отцы. Сегодня, в эпоху торжества экономики, эти слова кажутся пустыми: кому нужен дух, когда погряз в кредитах? Но дело в том, что обладающий духом может свершить что угодно (так учит история); обладающий кредитами (как правило) может их только выплачивать (и то не всегда).
Гиперион, герой одноимённого романа немецкого поэта Фридриха Гёльдерлина, говорит (в конце первого тома): «Я стоял теперь над развалинами Афин как пахарь перед невозделанным полем. «Мир тебе, – думал я, когда мы шли назад, на корабль, – мир тебе, спящая страна! Скоро здесь зазеленеет юная жизнь и потянется навстречу благодатному небу. Скоро тучи не напрасно будут кропить тебя дождём, скоро солнце вновь приветит своих прежних питомцев».
Гёльдерлин, однокашник Гегеля по Тюбингену, не был в Греции, хотя основное действие романа происходит именно там. Бродя по развалинам греческих храмов, сквозь каменные плиты которых проросла трава и наивные (снова наивные!) греки пасут там своих коз, не осознавая величия собственной истории, Гиперион ощущает себя последним наследником греческого мира, его богов и героев с их бурлящей когда-то жизнью, войнами, и праздниками (ирония состоит в том, что нынешние греки совершенно не имеют отношения к древним грекам – благодаря сильнейшему влиянию турецкого владычества, прежние белокурые дети Зевса обратились в нынешних, тёмных). Сам Гёльдерлин писал роман в основном на летних каникулах в Штутгарте (1792 год, вплоть до выхода романа в 1797-1799 гг.). Летнее небо и яркое солнце немецкого лета выписывались им как подобие того, что герой может испытывать (и испытывает), путешествуя по историческим местам Аттики. Друг Гёльдерлина, Фридрих Георг Вильгельм Гегель, венчающий немецкую классическую философию, в своих лекциях по истории философии синтезирует начало мышления – греческую философию, с её венцом – собственной системой, немецкой системой. В ХХ веке Мартин Хайдеггер будет говорить о том, что античное, досократическое мышление нам ещё предстоит.
В XIX веке немецкие университеты развернули целую индустрию классической филологии. Получающие огромные деньги и наделённые немыслимыми льготами (равными депутатским и судейским) университетские профессора переводили, классифицировали, исследовали и переиздавали (заполняя лакуны) греческие (и латинские) тексты (кстати, с ними в этом отношении конкурировала Англия – и продолжает это делать поныне). Как здесь не упомянуть антагонистов Фридриха Ницше и Виламовица фон Мёллендорфа – в их споре 1870-х гг. по поводу того, чем должна быть греческая реальность по отношению к нынешней немецкой? Как не упомянуть упования Ницше на то, что рождённая когда-то греками музыка найдёт своё полное воплощение в операх Рихарда Вагнера, под которые строился в тот момент театр в Байрейте?
Потом мы знаем что было. В период Третьего Рейха, под гитлеровской властью, Германия монополизировала (для самой себя) дух античности. Посмотрите на эти замечательные начальные кадры «Олимпии» Лени Рифеншталь, фильма, посвящённого XI Олимпийским играм (1936 г.): белокурые атлеты забирают огонь у Афин и далее, по берегу моря, по карте Европы эстафетой передают его в Германию. Традиционная передача огня Олимпиады в этом году имеет дополнительный эпический смысл.
Симпатизирующий Советскому Союзу (и отбывший здесь срок как фашистский солдат) Франц Фюман в своей «антифашистской» прозе многажды берёт греческие темы. В частности, в повести «Царь Эдип» речь идёт о том, как, застигнутая эпохой дождей в Греции, немецкая часть располагается в заброшенном зоопарке. Там, сидя в клетках, они решают (от нечего делать) поставить «Царя Эдипа» Софокла. Ирония усиливается ещё и тем, что всю трудность античной трагедии они неумело стараются объяснять через расовую теорию.
А затем – молчок. Запрет на воспоминания. Образование всевозможных коалиций. Создание Европейского Союза. Торжество экономики над политикой (а точнее, очень тонкая политика, делающая вид, что её нет). Вхождение Греции в еврозону. Отказ от драхмы. Запрет на производство вина и закрытие многих традиционных (неспешных) производств. Отведение ей роли догоняющей страны, предназначенной лишь для туристов. Приезжающие в Евросоюз иммигранты по большей части направляются тоже в Грецию. Рассматривание кредитной системы экономики как единственно возможной и справедливой вплоть до того, что люди, гибнущие под бременем кредитов, злорадствуют над теми, кто кредиты выплатить тоже не может. Ещё немного – какая-то дюжина лет – и Германия добивается своего, того, что ей не удавалось с середины XVIII века: она диктует Греции условия с позиции безусловного господства.
Кажется, что на этом история, начатая Винкельманом, завершается. Однако не всё так просто, потому что самое убедительное для неграмотной (большей части) нынешнего населения Европы – а именно экономика – оно же самое поверхностное. Чуть дальше идёт политика. Но эпохальная поступь культуры перешагивает через всё это, едва касаясь. Боги Вальгаллы и боги Олимпа могут видеть происходящее совсем иначе. Это для пешки в шахматной игре всё может закончится очень быстро, но зачастую игра продолжается даже когда на поле не осталось ни одного ферзя.
