На второй день «Большого чтения» я попал по приглашению директора 1-й гимназии Ирины Родионовны Гайнутдиновой, которая с момента вступления на свой пост директора три года назад практически сразу познакомилась с Еленой Гениевой, поскольку для обеих было смыслом жизни вернуть в школу кроме образовательной деятельности еще и воспитательную.
А ребенок, у которого не воспитана привычка к чтению книг, воспитанию практически не поддается, и его гражданская и человеческая судьба складывается в парадигме «ротожопия», как говорят мне мои дети с подачи одного из героев Пелевина. Рефлекс «ротожопия» проявляется у ребенка вместе с привычкой, увидев любую вкусную еду или красивую игрушку, кричать «мне! мне!!! МНЕ!!!!!», потом, завладев ею, сразу, не успев переварить или наиграться толком, сразу отправить в сортир или на помойку. Усвоить, выучить правила игры или еще как-то использовать в своем развитии эту желаемую «цацку» он не успевает, постоянная потребность в эффекте новизны превращает эту «цацку» в «дерьмо» почти без переваривания и усвоения, на это усвоение нет временного интервала.
На этом рефлексе основана, по мнению «мальчиков Шминке», и компьютерная игромания, и тяга к однополой любви, которую так активно защищают отдельные депутаты разного уровня, скрывая рефлекс «ротожопия» под покровом разных словечек, типа «свобода выбора», «толерантность» или «общеевропейские ценности».
Так что моё появление около памятной доски на стене 1-й гимназии, посвященной памяти Маргариты Ивановны Рудомино, далеко не случайно. Маргарита Ивановна – основательница и первый директор Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы (ВГБИЛ), ныне носящей ее имя. После её ухода библиотеку и возглавила Елена Юрьевна Гениева, основательница «Большого чтения»
«Современница века» – так о себе не раз говорила Маргарита Ивановна. Также называется и статья о ней, написанная В. А. Артисевич. Познакомились они в Наркомпросе и потом всю жизнь сотрудничали, помогали друг другу, дружили.
М.И. Рудомино была тогда ученым-специалистом и заведующей отделом научных библиотек. Доброжелательная, уважающая чужое мнение, общительная и контактная, всегда готовая оказать помощь – такой ее запомнила В.А. Артисевич, подруга моей бабушки Марии Владимировны Шминке, благодаря которой я имел неограниченный доступ в «спецхран» научной библиотеки с первого курса университета и читал запретных философов и Фрейда, еще когда он упоминался в учебниках только как повод для критики. Так, личные знакомства с библиотекарем открыли мне первые пути к свободе в не сильно открытые для таких подарков времена советской власти, еще и не помышлявшей о своей близкой кончине.
У нее был, писала Артисевич о Рудомино, организаторский талант, государственный подход в решении проблем, необычайная энергия и живой ум. А главное – она была Человеком. Принимая на работу кого-то из тех литераторов, к кому не сильно благоволила советская власть в сталинские времена, она задавала единственный вопрос: «Вы ведь не склочный человек?» Хотя в те времена принять на работу «неблагонадежного», хоть и не склочного человека, часто давало ему возможность прокормиться, а значит, выжить, а для самой Маргариты Ивановны чревато реальной возможность самой попасть «в неблагонадежные».
Оставшись круглой сиротой в пятнадцать лет, закончила школу. Свою библиотечную деятельность начала в библиотеке реального училища в 1918 г. и на Высших курсах иностранных языков в Саратове, которые она до этого окончила. В то время они и располагались в здании 1-й гимназии, отсюда и памятная доска на стене. Там изучила английский язык (дополнительно к немецкому и французскому – ими она владела свободно). Позже М.И. Рудомино окончила романо-германское отделение МГУ.
Нет ничего случайного в этой жизни. Мой младший сын, Митя, как его называли дома, лет до двенадцати не любил, ленился читать книжки и настойчиво требовал у мамы купить ему компьютер, чтобы играть во всякие «танчики» и «войнушки».
И вдруг однажды я обнаружил, что туалет в их с мамой квартире заполнили книги. На мой вопрос: «Ты теперь тоже в туалете книги читаешь?» он бросил небрежно, но гордо: «А что еще хорошему человеку делать в сортире?». В сортире он основал собственную библиотеку, потому что там никто ему не мешал, там было его «личное пространство хорошего человека».
Так появился его личный, индивидуальный заслон на пути формирования рефлекса «ротожопия», который, как эпидемия, все больше захватывает молодежь вместе с либеральными ценностями «индивидуального успеха» любыми средствами, без моральных ограничений. Кстати, вскоре появился и компьютер, но не помню, чтобы я застал его за игрой хоть раз. Зато вскоре он мою почту завалил ссылками на статьи о Ходорковском, на его письма «из узилища» и наши беседы всё чаще сводились к обсуждению границ свободы человека, прав человека, и того, что же делать, если тебя твоих прав лишают или ограничивают тебя в правах.
Сегодня он заканчивает Высшую Школу Экономики, второй год председатель студенческого совета этого университета и работает помощником ректора. И в его недавнее явление прошлым воскресеньем я успел у него взять интервью о том, чем же сегодня является студенческое самоуправление в одном из самых престижных ВУЗов страны. И он несколько раз настойчиво послал меня в свою родную гимназию, чтобы я посмотрел, что там делает новый директор и расспросил Ирину Родионовну о тех реформах образования, которые она там затеяла. Поскольку уважение к сыну давно затмило остальные мои родительские чувства, я не мог не договориться об интервью с Ириной (так и подмывает назвать ее Ариной Родионовной) Гайнутдиновой, которая первым делом и пригласила меня на «Большое чтение», на второй день.
А вечером, после первого дня, телевизионщики конкурирующего канала попросили меня поучаствовать в съемках проекта «Отцы и дети», где речь неожиданно для меня зашла о протестном движении, об «узниках Болотной» и еще каких-то протестных акций. Поскольку я давно ничего доброго о родных российских протестах не думаю, а милая ведущая явно ждала от меня каких-то сочувственных слов, я вяло рассказывал о своем опыте участия во всяких оппозиционных партиях, об истинных целях всяческих протестантов, которые при ближнем знакомстве не вызывают у меня симпатий, потому что в основе их мотивов как раз чаще всего и лежит упомянутый выше рефлекс, о том, что моя главная претензия к ним в том, что начав кричать «Долой Пу», они совершенно не представляют, что же будут делать дальше, если этот Пу, не дай Бог, испугается их и уйдет.
Они не умеют ни сформулировать свои цели, ни договориться хотя бы в малых группах об общем представлении о том, что же есть общее благо, которое придет на смену «путинскому режиму».И зачем же даже не стулья, а сортиры на площади ломать, подвергая риску тысячи людей, поверивших твоим пламенным, и звучным, но пустым речам и вышедших вместе с тобой на Болотную, если требуешь ты «просто» честных выборов и независимого суда? Где сортир, а где суды?
И только вчера, после второго дня Больших чтений, я смог сформулировать, что же для меня протестное движение, «в хорошем смысле этого слова». Для меня сегодняшнее состояние этого протеста – социальный невроз, этап подросткового развития социума. Для того, чтобы протест был осмысленным, люди должны научиться не только хотеть хорошего и иметь эмоционально окрашенные мнения, но уметь проектировать свое позитивное будущее а уж потом и те изменения в обществе, которые должны в обществе произойти, чтобы это собственное будущее могло реализоваться.
Это предполагает серьезное методологическое обучение, о котором мы разговаривали с Дмитрием Шминке и Ариной (извините, Ириной, конечно) Родионовной Гайнутдиновой, директором 1-й гимназии. Но об этом собственно в интервью, а сегодня мы о «Большом чтении».
Чтобы потребность в свободе самовыражения возникла у молодого человека на уровне ощущений тела, телесной потребности, нужно в процессе воспитания давать ему возможность поиграть в нее, посопереживать, причем не только на словах, а при соучастии телесных ощущений. И лучшим материалом для таких ощущений издавна представляется участие в театрализованной постановке, где соучастниками-протагонистами являются люди, прожившие такой опыт и оставившие значимый и качественный литературный материал для драматизации такого действа.
Поэтому, сразу после возложения цветов к памятной доске Маргариты Ивановны Рудомино и отдания дани памяти Елене Юрьевне Гениевой, которая за последние несколько лет стала добрым другом гимназии, автором и мотором множества гуманитарных проектов, придуманных специально для работников и учащихся гимназии, рассчитанных на много лет вперед, которые тщательно хранятся в блокнотах воспитателей гимназии, началось театрализованное действо «Серапионово братство или еще раз о свободе».
Написал сценарий и поставил его преподаватель гимназии Павел Григорьевич Ломовцев, великолепно исполнили ученики 11-х классов. Звучали песни Булата Окуджавы, стихи В. Маяковского времен ЛЕФа и РАППА. Отрывки из дневников членов братства. Само действие строилось вокруг борьбы между ангажированной идеологией культурой первых послереволюционных лет и подлинной культурой, мучительно и медленно уходящей от р-р-революционных штампов.
Мне очень понравилось приветствие, которым встречали друг друга свободно собиравшиеся на сцене вместе «серапионовы братья»: «Писать трудно, брат!» Это очень перекликается с той базовой метафорой, которую я всю жизнь приживляю как прививку своим детям и ученикам: «Думать всегда больно, дружок! И если тебе кажется, что ты думаешь, а тебе легко и радостно, скорее всего, ты просто мечтаешь! А это – разные по сути процессы!».
Сейчас, когда идут бесконечные споры о создании единого учебника истории, Ирина Родионовна создала, перестроила школьный музей, потому что основой любой истории должна быть история твоей семьи, твоего дома, твоей школы, твоей улицы и твоего города, основанная на преемственности трудов, традиций и базовых ценностей близких и хорошо знакомых тебе людей. Такая история по определению не может быть всеобщей, но она, разворачиваясь через любого ее участника, неизбежно вплетается в историю страны, и при этом остается индивидуальной, личной историей.
Для ребенка, врастающего в тело культурной жизни Саратова, жизнь и творчество «Серапионовых братьев» не может остаться посторонним. Это история соседей, свободных людей, сложившаяся в ситуации жесточайшего идеологического террора.
В своей декларации «Почему мы «Серапионовы братья?» Лев Лунц писал: «Мы верим, что литературные химеры – особая реальность, и не хотим утилитаризма. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь. И, как сама жизнь оно без цели и без смысла существует, потому что не может не существовать». Так писать действительно трудно, но иначе не имеет смысла. «Каждый пишет, как он слышит, каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить…». Если десятку одиннадцатиклассников удалось прожить ощущение этого состояния на сцене в образах девяти братьев и одной сестры – выполнена педагогическая задача высочайшего полета.
А завершился праздник награждением. В прошлом году по инициативе Елены Гениевой был проведен конкурс на лучший перевод стихотворения, написанного на английском, французском или немецком языках поэтами, чьи достоинства подтверждены правом попасть в антологию лучшей поэзии мира. Гениева не была бы руководителем крупнейшей библиотеки иностранной литературы, если бы ее не заботила мотивация изучения иностранных языков на уровне, которому доступны не только технические и информационные тексты, но и поэтические потаенные смыслы и языковые красоты. В прошлом году в соревновании приняли участие чуть меньше двух сотен саратовских школьников. В этом году – почти четыреста из всех районов Саратова и области. И награждали их члены жюри, профессора словесности филологического факультета нашего университета, люди, умеющие ценить слово и умеющие сказать это доброе слово победившим конкурсантам. А главный приз – мир стал для них чуть открытей и обширней, добавилась возможность понять людей, говорящих и на других языках, кроме родного.
Чтение в воспитательном процессе – не инструмент, а основа. И умение не слушать, а слышать и понимать, немножко глубже и шире – это важнейшая заслуга восемнадцати сессий «Большого чтения».
