Как бы сказать об образовании – покороче и побыстрее, упрощённее и доступнее – но, чтобы не терять искомой сути дела? Вообще я всячески избегаю технических метафор, но тут воспользуюсь. Текст получится чуть больше обычного, но игра стоит свеч.
Если есть здесь люди, которые в детстве застали “Денди”, “ZX Spectrum” или, на худой конец, “Сегу” и первый-второй “Play Station”, им будет понятно дальнейшее. Пусть будет “Денди” и в качестве примера – незабвенный “Super Mario Bros”. Или “Чёрный плащ”. Ежели теперь нам – на ностальгической волне – захочется поиграть в оные, то мы столкнёмся с трудностью странного рода: наша техника (даже мобильные телефоны) стала слишком хорошей, чтобы играть в такие старые (слабые) игры. А мы всё равно можем любить эти игры. И пусть нас обвиняют в ретроградстве, но мы найдём способ запустить желаемое на имеющемся. Нам понадобится эмулятор. Мы скажем слишком умной машине, чтобы она была попроще, напишем особую программу. Представь, процессор в 64 разряда, что в тебе этих разрядов всего 8. Стань “глупее” в восемь раз, и мы сможем получить то, что хотим. Мы даже сымитируем твою “аутентичную” медленность, которую раньше воспринимали как “тормознутость”. Теперь мы повзрослели и достигли высочайшего уровня – эстетического – восприятия: нам нравится, что хоть где (в имитации, эмуляции), но будет нами испытано то, что прежде нами называлось “настоящим”.
Если с метафорой всё понятно, то осталось только перенести её на образование. Оно, по сути, есть не что иное – как подготовка в каждом из нас того или иного эмулятора, в котором будут запускаться различные “программы”. Самый яркий пример: современные люди (за редким исключением) обладают таким образовательным “эмулятором”, что фактически не способны запустить в себе “программу” прежней, классической музыки. Они её слышат, но она в них не работает. Не “функциональна”.
Только тут имеется одно ограничение на пользование метафорой из мира IT-технологий: любой процессор изначально уже имеет какие-то параметры (он так создаётся), а потому любой эмулятор для него пишется на изначально зашитом коде (ассемблере). Человек отличается от процессора (в интересующем нас аспекте) тем, что как и сам “эмулятор”, так и возможности “процессора” воспитываются в нём одновременно: одно развивает другое – и это взаимно. Скажем, до школы, мы полагаемся в детях на этот процесс более или менее “естественно”. Они живут внутри языковой среды, как-то схватывают язык, начинают его понимать и ощущать. Встреча со школой – это уже попытка загрузить “эмулятор” поверх “естественного” языка. Какой именно эмулятор? Ну, например, такой, чтобы в нём запускалось стихотворение Пушкина, извлечённое из “Евгения Онегина”: “Зима! крестьянин торжествуя…”. Мы загружаем словарь, связи между словами, пунктуацию, орфографию, синтаксис и т.д. – чтобы что? Правильно, чтобы стихотворение “запустилось”. Что значит “запустилось”? Чтобы оно имело смысл – не само по себе (“Марио” сам по себе тоже смысла не имеет, как и “Чёрный плащ”), но для школьника. Чтобы стихотворение стало если не интересным, то хотя бы имеющим смысл. Чтобы, при его запуске, в школьнике срабатывал “механизм” продуцирования смысла, чтобы оно начинало что-то для школьника значить. Чтобы он получал опыт осмысленности. На уроках музыки мы введём эмулятор, позволяющий запускать – ну что? – пусть хотя бы патриотические песни и элементарную эстраду. На уроках математики – осмысленность уравнений и теорем. Споры о школьной программе – это споры о том, что следует “запускать” в школьниках для жизни, на будущее, а что нет. Здесь всё решают дешевизна, быстрота, техничность. Это культурная политика в отношении будущего. Но это только одна сторона медали. Посмотрим на её другую сторону.
А что позволяет нам, создателям эмуляторов и работников их “эффектизации” и “модернизации” (ужасные слова во всей своей пустоте), продолжать эти эмуляторы разрабатывать, совершенствовать и внедрять? Ведь не “Марио” появляется вслед за эмулятором “Денди”, напротив: мы изобретаем эмулятор “Денди” потому как помним о том впечатлении, которым одарил нас настоящий “Денди” прежде. Если у нас имеется Шекспир, то мы можем уже обсуждать – как лучше запустить его, эффективнее, дешевле, модерновее. Но если у нас есть Шекспир. То есть – если у нас есть отчётливое понимание того, что новому поколению следовало бы “подключиться” к Шекспиру. Если мы помним об этом. Споры о том, к чему подключить подрастающее поколение – это споры, определяющие культурную политику, выбирающие из прошлого “важное”, “живое”, “настоящее”, “актуальное”. Здесь уже следовало бы забыть о технической стороне: мы говорим о культурной политике в отношении прошлого. Мы решаем: будут ли жить прежние люди и их культурные достижения в нас сегодня или мы выносим им приговор – выбирая одно, мы приговариваем других, тоже бывших, к забвению и гибели. Понятно, что всех не спасти и всегда следует выбирать. Но тут выбор следует делать очень аккуратно, оставляя в стороне монстров эффективности и модернизации (история знает много случаев, когда, в обход культурной политики властей прошлое оживало в новом поколении – неожиданно для всех как в эпоху Ренессанаса, но рассчитывать на то, что “всё случится само собой”, всё же, не стоит).
Современное образование характеризуется как встреча этих двух политик – в отношении прошлого и отношении будущего. Вернёмся к нашей метафоре (для прозрачности): кто-то прежде любил “Марио” и хочет теперь в него, прежнего, поиграть; он запускает эмулятор “Денди” (потому что теперь этот эмулятор разработан – и тут действует прямо-таки мировая гармония). А что, если, скажем, вы прежде любили игру “Stunt car racer” на “ZX Spectrum”, эмулятор имеется, а игры для него – нет?
Таким образом, в культурной ситуации существует как минимум четыре положения. Одновременно.
Первое: у нас есть вся инфраструктура, чтобы запустить Гомера и Шекспира, но их не запускают. Желающий этого объявляется “несовременным” Культурная политика в отношении будущего говорит, что Гомер и Шекспир нам не нужны. Тогда наличие этой инфраструктуры для менеджеров и сторонников модернизации выглядит как излишество. Приговор: сократить (“модернизировать”, “эффективировать” – нужное подчеркнуть, потому что разницы нет).
Второе: у нас есть стойкое желание запустить Гомера и Шекспира, но никакой инфраструктуры для этого мы не обнаруживаем. Желающий этого объявляется тем, кто “сам не знает чего хочет, лучше бы придерживался реалий”. Тогда – либо мы уговариваем себя, что они нам не очень-то и нужны, либо – изыскиваем способы и средства эту инфраструктуру создать. Приговор: восстановить традиции классического образования.
Третье: у нас имеется инфраструктура для запуска Гомера и Шекспира, а мы запустим на ней детективные сериальчики и романы Донцовой. Эффект: современное искусство легко воспринимается и потребляется; на первых порах – все довольны. То, что инфраструктура начинает деформироваться и ветшать, мы пока не замечаем. Главное, чтобы сериалы окупались.
Четвёртое: у нас есть смутное воспоминание о Гомере и Шекспире, и инфраструктура для них, и всё бы хорошо, но мы решили, что этого не надо. А больше, кроме этого, у нас ничего нет. Вообще ничего. И мы отказываемся от того, что есть, в пользу “эффективности” будущей жизни, которая сама что-нибудь создаст (ведь культура всегда что-нибудь сама себе придумывает). И мы забываем, что ничего, кроме того, что было, у нас никогда не было.
Итак, все эти положения присутствуют одновременно. Они – наши. Мы – их.
Кто-нибудь хочет сыграть в “Денди”?
