С самого утра попадаются ханурики. Первый — возле церкви.
Полубогемный потеряшка. Видел его пару раз. Довольно чисто одет, сопровождаемый хламидоподобной дамой в сторонке, иноходью подходит и протягивает лапку для подаяния.
— Да ты же пьян, голубчик, причем изрядно пьян, что же ты возле храма отираешься?
— Ну я немношк, да.
— А что же ты тут на пойло собираешь?
— А у меня, батюшка, (видать за попа принял) собстенное горе имеется.
— Аааа, горе, ну понятно.
…Приехал в салон, вышел на крылечко присесть с чашкой кофе.
Широко расставляя ноги в стоптанных белых кроссовках, черных кожаных штанах и дерзкой майке в облипку, через дорогу по диагонали от музея Чернышевского, строго по моему курсу движется настоящий центровой алкаш.
Мимо прохожих и машин, видимо сфокусировав в мозгу образ спасителя в моем лице, он приближается, хватая воздух руками.
— Вот я настрелял тут, не хватает полтора рубля, похмелье зверское. Танька уже не дает, вот вторая, молодая, еще дает, но она на смене, а Танька не дает.
Открывает ладонь с мелочью, предъявляет настрелянное. Попросил у девчонок салонных полтора рубля. Пока несли — он присел рядом.
— А ты что же, не пьешь?
— Ну почему не пью, пью, но не бухаю.
— Как ты так можешь? Я вот запойный, прям беда. Вот раньше Танька взаймы давала, щас не дает.
— Ну, Таньки — они такие, — пытаюсь поддержать разговор.
— А ты Таньку-то знаешь, из аптеки, вот тут вот, рядом?
— Нет, не знаю я Таньку из аптеки.
— А что ж ты тогда говоришь про нее?
— Я не про нее, я в целом, про танек.
— Аааа, образно значит…
Принесли полтора рубля. Схватив и не поблагодарив, растворился в похмельную муть свою.
Теперь чешется нос, самый кончик. Говорят, это к выпивке. Вроде понедельник, целая неделя впереди, поводов для пьянки не предвижу, ну за исключением общей нестабильной ситуации в мире. Надо как-то держаться.
