С 90-х я не праздную государственных праздников. Государство, которое меняет и названия и смысл праздников чуть ли не с каждой новой «персоной»,
которое то предает, то грабит собственных граждан, которое трудно уважать и легко бояться — не достойно того, чтобы его славить в дни, назначенные им как праздничные. К счастью, государство в России – не главный субъект, сколько бы оно не пыжилось и не затевало законопроектов, позволяющих полицейским стрелять при скоплении народа, если существует угроза его представителям. Есть еще и народ, который живет не государственными, а семейными ценностями, ценностями традиционными, когда Россия и Родина — это не государство, а дом родной, вспаханное поле, отец и мать, братья и сестры, жены и дети.
И Российский флот, при всей специфической сложности поставленных и решаемых боевых задач, может быть, единственный военный союзник государства, который социально сконструирован по семейному типу. Жизнь матросов проходит в тесных кубриках, как в тесных избах или хрущевских крохотушках — комнатках, которые ты до службы делил с младшим братом.
От того, насколько ты дружен с соседями, полностью зависит, как проходит срок службы, который до недавнего времени был существенной частью жизни – три молодых года в начале службы кажутся больше, чем вся оставшаяся жизнь. Поэтому соседи по подвесным койкам, с которыми ты делишь кубрик, становятся тебе ближе, чем братья, потому что от того, насколько хорошо они освоили военную науку, зависит и твоя жизнь. Поэтому на флоте практически во все времена не было и нет «дедовщины», а друзья остаются друзьями на всю жизнь. На «дембельских» флагах подписи их всех, и любой, кто с таким флагом вышел в День флота в колонну, может доложить, чем занят и как живет автор подписи.
Поэтому «отцы–командиры», как разумные отцы большинства семей, неустанно заботятся об успехах «салаг» в учебе, и критерии успеха – вовсе не то, как красиво ты маршируешь, а то, как ты умеешь обращаться с самой современной техникой, которую не каждому выпускнику технического ВУЗа можно доверить. И если государство не выполнит своих обязанностей по вашему спасению, лежать ты будешь вместе с братьями в общей могиле, но не на родном кладбище с прочими родственниками, а на морском дне, в том самом корабле, который был вашим общим домом, а станет общим гробом. Как гроб по имени «Курск».
И когда я в День флота вышел навстречу колонне парней в тельняшках и офицеров в белых мундирах, к горлу не раз подкатывал комок и слёзы к глазам. Ведь они шли возлагать цветы к памятнику и моему отцу. Он был в числе тех трехсот пацанов, которые окончили Школу юнг, которые начали учиться в Энгельсе, а заканчивали на Соловках. И хотелось каждому, кто пришел поклониться и отдать честь. И дать в морду чиновнику, который гордо сказал, что они все, закончив школу, ушли воевать и большинство погибли геройски. Это, мол, единственный случай, когда 14-летние пацаны в большинстве своем стали героями фронта.
Подлость государственных чиновников, не стесняющихся присваивать своему государству победу другого – победила ведь не одна Россия, а весь СССР, сродни подлости любых чиновников, делящих победу на Российскую и Украинскую, Казахстанскую или какую-то еще. Даже среди репрессированных народов в войну было немало героев Советского Союза, которые стали ими уже после того, как их собственные родные семьи репрессировало государство, за которое они сражались. За братскую семью народов.
И только чиновник может брякнуть, что флот может собрать 14-летних пацанов и сделать их пушечным мясом. Назвав их при этом «добровольцами».
Мой отец попал в «Подгот», как тогда называли школу юнг, не имея никакого выбора. Пережив в первую зиму войны тяжелое воспаление легких, чтобы не сдохнуть от голода, он приворовывал еду у крестьянских бедолаг на колхозном рынке. Слава Богу, что у них, отделенных от государства, а не в госмагазинах, а то бы помер в лагерях, без вариантов, несмотря на возраст. И ему таки был предоставлен «добровольный выбор» — либо на нары, либо в юнги. И там и там кормили примерно одинаково, но в юнгах был шанс остаться человеком, И бабушка, секретарь ректора СГУ, не задумываясь, сдала его в «Подгот». Потом, чтобы отучить добывать подножный корм на соседних огородах, всю школу перевели на «Соловки», которые в то время были одним большим лагерем. И если бы батя услышал, что их, четырнадцатилетних, добровольно отправили на фронт с оружием в руках, морда «героического» сегодняшнего чиновника была бы разбита в кровь. А если бы во время войны такое поганство совершил работник военкомата, заканчивать ему войну в штрафбате, с загрядотрядом за спиной. На фронт все-таки уходили старшие юнги, достигнув нужного возраста. Ну, иногда ухитряясь завысить его. Те, кого взяли в юнги без документов, как беспризорных.
В «сыновья полка» на фронте попадали крайне редко, только что осиротевшие подростки, как подобранные котята, которым иначе на войне не выжить. Да и тех при первой возможности отправляли в тыл, в специально созданные суворовские училища. Чтобы спасти, а не использовать на фронте с оружием в руках. Ну почему чиновник, придумывая себе права на чужую победу, сначала придумывает подлость, а потом присваивает ее под героическим камуфляжем?
Школа юнг спасла моего отца от смерти, а не превратила в пионера-героя. Закончив эту школу, он, естественно, пошел учиться дальше в военно-морское училище и страшно всю жизнь переживал, что во время войны повоевать не пришлось. Закончив училище по специальности минно–траловое дело, он воевал в мирное время, таская за своим судном тяжелый трос, другим концом закрепленный на таком же тральщике и волочившийся по банкам сначала Балтийского, а потом и Баренцева морей. Трос подцеплял тралрепы мин, стоящих на якорях на глубинах, где их могло зацепить проходящее судно. Подсеченные мины всплывали, и их расстреливали из автоматов со шлюпок, спущенных на воду.
Смертность среди офицеров-минеров на тральщиках в мирное время была как во время войны, поэтому каждую задержку возвращения отца из похода мать переживала как повод получить похоронку.
И когда в 60-году отец ушел в отставку по сокращению армии, не имея иной специальности, кроме минно-взрывного дела, она восприняла ее как счастье, а отец — как очередную государственную подлость. Мин на Балтике не осталось и его жизнь закончилась, — по крайней мере, он так считал.
Не имея полезной на «гражданке» специальности – из мелких жуликов сразу в юнги – он поступил старшим лаборантом на физический факультет СГУ и, одновременно, следующее «воинское» звание – «капитан-лаборант», а также кучу замечательных друзей, с некоторыми я дружу за него и сегодня. Флотская лихость минера привлекала к нему множество замечательного народа, в их числе – бывшего «провинциального алкоголика» Владимира Глейзера, который и присвоил ему «внеочередное звание».
Но он до конца дней считал себя человеком флота. Поэтому я, приехавший из Кронштадта в Саратов из сырых бараков офицерского общежития, где «на сорок восемь комнаток всего одна уборная», с ревмокардитом и постоянными ангинами, со второго класса три дня в неделю ездил в бассейн «Саратов» от ресторана «Радуга» на 2-х трамваях, к пятому классу не пропуская тренировок даже в те дни, когда занятия в школах отменялись из-за холодов. Поэтому, когда я говорил, что чего-то сделать просто не могу, получал в ответ отцовскую фразу: «Нет слова «не могу», есть слово «не хочу»». Вот почему мои первые фотографии – на палубе отцовского тральщика, где в черной «офицерской» цигейковой шубке сижу в окружении матросов напротив медвежонка – матросского воспитанника, вытащенного из Балтийского моря, когда он отплывал от матери, погибшей на подорванной экипажем мине. Вот почему я свирепею, когда очередной чиновник рассказывает, по каким причинам в течение лета ямы на дорогах не ремонтируются, а если и ремонтируются, то только днем, парализуя в городе движение, почему ямы после ремонта теплотрасс стоят вскрытыми до снежных мух. Я просто вспоминаю, как отец с командой тащил какой-то флотский кабель по направлению к Адмиралтейству, по дороге пересекая Невский. Вскрышка Невского проспекта происходила частями, и каждое утро, не позже 6.30, раскопанная часть улицы должна была быть приведена в девственное состояние, включая асфальтовое покрытие. За опоздание на 15 минут на третий день ремонта отец отсидел десять суток.
И когда я в 90-е начинал в Питере заниматься бизнесом, единственные мои партнеры, которые не нарушали взятых обязательств, даже ценой собственных убытков, были офицеры Северного флота, мои названные братья, по-доброму приказавшие мне валить из бандитского Петербурга, пока жив. Как сказал один из них бандиту, который, угрожая пистолетом, пытался навязать нам «крышу»: «Паренек, я в штормовых условиях зимой на боевом дежурстве на своем «большом охотнике» два раза за поход из портовых орудий в цель за три километра попадал. Ты считаешь, организм, твоя пукалка – оружие?».
Так что День флота – не государственный праздник, а глубоко семейный. С праздником всех, братья-моряки! Это славный повод собраться малыми семьями и посидеть в братском кругу, вспоминая, что в такие дни говаривал Игорь Губерман:
Ни вверх не глядя, ни вперед,
Сижу с друзьями-разгильдяями,
И наплевать нам, чья берет
В борьбе мерзавцев с негодяями.
Им наш семейный праздник не присвоить. Это не День Победы, уже немногочисленных, но не приглашенных ветеранов которой можно не пустить на Парад Победы, отсылая с вокзалов в благоустроенные санатории, ссылаясь на то, что на всех важных государственных мужей мест не хватает.
Будем жить, ребята!
