В октябре 2015 года будущее закончилось. Точнее говоря, о нем теперь бесполезно гадать, строить прогнозы и предположения. Оно перестало быть загадкой, интригой, тайной. Мы все оказались в той точке, в которую машина времени забросила главного героя «Назад в будущее», и проблема даже не в том, угадали ли авторы сценария с той радужной картинкой, которая возникла в их воображении почти 30 лет назад.
В конце концов, мало ли таких воображаемых кинематографических дат мы пережили и до скольких еще не дожили? Еще не наступил тот самый апокалиптический 2029 год, из которого Кайл Ривз отправляется бороться с Терминатором. Совсем немного остается до 2017 года, в котором происходит действие «Бегущего по лезвию бритвы». Придется ждать до 2035 года, чтобы узнать, насколько реальна угроза жизни в постапокалиптическом обществе, о которой рассказывается в «Двенадцати обезьянах». Можно перечислить еще не один десяток дат, благо современный кинематограф поставляет подобные фильмы с завидным постоянством, упорно расписывая предполагаемую историю человечества в не самых радужных красках.
Об этом писал еще французский философ Жан Бодрийар, указывая, что современная культура заражена эсхатологическим комплексом, подхватив его еще от канонического христианства. Но если там направленность к концу подразумевалась самим смыслом вероучения – ради чего еще создавался мир как не ради Страшного суда – то у их секуляризованных потомков страсть к завершенности оказалась пустой и бессмысленной. Стремление обозначить финальную точку еще есть, поэтому приходится придумывать многочисленные поводы, начинать обратный отсчет и мучительно стараться не замечать, что все эти будущие даты уже не наделены каким-то реальным содержанием. Все они условны ровно настолько, насколько условны сами критерии будущего.
Страшный суд уже не ожидается (ядерная катастрофа уже не «тянет» даже на его подобие, так как Чернобыль и Фукусима постепенно приучают к тому, что и радиация не стала «пятым всадником Апокалипсиса»). Вера в коммунизм тоже благополучно почила, сохранившись лишь в виде мавзолеев типа Северной Кореи или Кубы и придавая этим самым мавзолеям элемент определенной экзотики, что немаловажно, учитывая пресыщенность современной культурной элиты. Насчет «общества всеобщего благосостояния» тоже никто не заикается. Как говорится, себе дороже, а то услышат все страждущие, и тогда уже никакие стены или тоннели не станут препятствием для тех, кто попытается частью этого общества себя ощутить. Все цели выглядят какими-то условными, словно ненастоящими. Словно приходится убеждать себя, что еще есть что-то, ради чего стоит строить «светлое будущее».
Но есть другой, не менее важный момент. О нем свидетельствует широко раскрученный выпуск фирмой Nike тех самых самозашнуровывающихся кроссовок, которые поджидали в 2015 году Марти Макфлая. Разумеется, они были явлены широкой общественности именно 21 октября, который в англоязычной культуре так и называется – день Back to the Future, а первым счастливым обладателем новой модели стали актер Майкл Джей Фокс, собственно, и исполнивший главную роль в фильме. Будущее стало индустрией, а его освоение – коммерцией.
Если раньше кинематограф еще мог подвигнуть к новым свершениям научную мысль, дать ориентир того, что еще нужно изобрести или какие открытия можно совершить, то сейчас мы наблюдаем «конец прекрасной эпохи». Конечно, кинокритики или кинолюбители еще могут выстраивать рейтинги полузабытых блокбастеров, перечисляя, что же было угадано, а что так и осталось неоткрытым и неизобретенным, но дело уже не в этом.
Мало что осталось от мечты о будущем. От попыток угадать, каким же оно будет. Остался только трезвый расчет. Маркетинговый ход и предпринимательское чутье, призванное определить, какие же из показанных в фильмах артефактов могут вызвать очередной всплеск потребительского интереса. Главным критерием становится экономическая эффективность. Важно не открытие само по себе, а его возможность выступать товаром, формировать спрос и поддерживать предложение. Поэтому самозашнуровывающиеся кроссовки важнее машины времени, ибо машина времени нерентабельна, а обувь найдет себе покупателя на рынке.
Такие требования диктуют вполне определенную стратегию поведения по отношению к датам, которые еще только предстоит отмечать кинематографической общественности. Постепенно превратив в товар настоящее, придав коммерческий статус прошлому (в этом смысле боевики самопровозглашенного государства выступают сторонниками «жесткого» маркетинга – по принципу «купи, или покупать будет нечего»), общество потребления приступает к овеществлению будущего. Стоит признать, что вполне закономерно, ибо только товар в таком обществе еще может претендовать на статус реальности.
Между прочим, в этом году тридцать лет и другой «франшизе» (если можно так выразиться, не опорочив советскую действительность), а именно – «Гостье из будущего». Школьники последнего советского поколения этот фильм прекрасно запомнили – и девочку Алису Селезневу с роботом Вертером, и погоню за уникальным прибором миелофоном, умеющим читать мысли… Там временной охват оказался намного больше, поэтому до показанных в фильме событий (а это 2084 год) остается ждать еще несколько десятилетий. Но для индустрии это не проблема. Скорее плюс, ведь можно сформировать рынок, подготовить его к появлению нового продукта, найти заинтересованных производителей…
Так что надо подождать. Может быть под настойчивым прессингом заинтересованных корпораций и к 2084 году что-нибудь создадут. Миелофон – вряд ли, а вот костюм робота Вертера – почему бы и нет…
