В эти дни – в какой именно, сказать сложно – Россия если не отмечает, то хотя бы вспоминает о столетнем юбилее Февральской революции.
Вспоминают, конечно, не все, а хотя бы школьники, готовящиеся к ЕГЭ по истории и усиленно заучивающие последовательнос
Какое именно из этих событий стоит считать революцией? Какой из моментов знаменовал собой окончательный разрыв с прошлым, после которого никакого возвращения уже быть не могло. Если судить по воспоминаниям очевидцев, то все события происходили стремительно и по нарастающей, поэтому и какой-то конкретной точки наметить не удается.
Так или иначе, но Февральская революция в истории и в историографии заняла особое положение. В советской науке она упорно считалась чем-то вроде репетиции к той самой окончательной революции, которая должна была произойти, а в итоге и произошла в октябре. Российская Федерация, приняв на себя долги Советского союза, попутно приняла на себя и долги советской исторической науки, слегка подкорректировав категориальный ряд, но не слишком изменив периодизацию и восприятие событий. Даже в относительно недавних школьных учебниках следующая глава после главы, посвященной февральским событиям, называлась «От февраля к октябрю», как бы намекая на прямую последовательнос
Правда, уже в 90-ые годы получило развитие и другое восприятие этой революции, восходящее своими корнями к эмигрантской историографии, а именно – оценка Февральской революции как нереализованной возможности развития России. Той самой возможности, которую так и не удалось воплотить из-за последующего захвата власти большевиками. Но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения, поэтому вопрос все-таки заключается не в том, какой могла бы быть Россия без революции вообще или без Октябрьской революции – в частности. Вопрос, скорее, в том, какой мы должны представлять себе Февральскую революцию в контексте современной страны и тех ориентиров, которые стоят перед ней. Иначе говоря, смотреть стоит не на прошлое (это удел историков), а на настоящее и будущее, поскольку только такая перспектива позволяет перейти от очередных обвинений и разбирательств в том, кто прав и кто виноват, к использованию потенциала. Не только любую погоду (как это было хорошо продемонстрирова
Поэтому можно обозначить хотя бы несколько закономерностей, которые наглядно продемонстрирова
Во-первых, любая революция порождается бессилием власти. Даже не способностью сотворить зло, а неспособностью сделать добро. 1917 год показателен: против существующей системы управления в какой-то момент времени выступили почти все – левые, правые, центристы. Даже те, кто уже спустя несколько месяцев будет сражаться друг с другом. Поэтому власть не должна допускать одной простой вещи – чтобы неверие в нее, переходящее в ненависть, не достигало такой степени, при которой даже враги заключают временный компромисс относительно совместных действий. В тот момент, когда любое изменение начинает выглядеть желаннее, чем существующий порядок, этот порядок обречен.
Во-вторых, отдельные народные волнения переходят в полномасштабную революцию только тогда, когда часть политической элиты решает воспользоваться ситуацией, чтобы захватить власть или удержаться у нее. Что было бы, если бы члены Государственной Думы не поддались паническому настроению и не решились на создание Временного комитета? Возможно, что для рабочих и перешедших на их сторону солдат не было бы такой легитимации их действий. По крайней мере, им гораздо сложнее было бы считать себя борцами за права народа, а не обычными нарушителями закона и воинской присяги. Это потом можно оправдываться в мемуарах, что если бы не подобное решение, то беспорядки привели к всеобщему хаосу, но в ключевой момент необходимы была определенная легитимность, и участники восстания ее получили. Та самая легитимность, которой не смогли добиться за сто лет до этого участники другого восстания – на Сенатской площади, поскольку Константин Павлович предусмотрительн
В-третьих, надо помнить о том, что революция всегда пожирает своих детей. И это верно не только применительно к деятелям октябрьских событий, немногие из которых сумели отпраздновать двадцатилетний юбилей их триумфа. В истории Февраля тоже есть подобные факты, например, история «первого революционера» Тимофея Кирпичникова, который лично застрелил офицера и убедил солдат примкнуть к восставшим. Второй раз такой трюк ему повторить не удалось – повторная попытка устроить солдатское восстание уже в августе провалилась. А сама судьба Кирпичников была показательна – ему удалось бежать на Дон, где формировалась Добровольческая армия. Но там он был расстрелян по приказу генерал Кутепова – одного из тех немногих офицеров, которые во время февральских событий остались верны присяги и до последнего отстаивали сохранение Российской империи. Такова ирония истории – последний монархист убил первого революционера.
В истории любые аналогии неуместны – это аксиома. Но есть определенное сходство процессов, протекающих в различных странах и в различные времена. Франция смогла включить в свою историю и Великую Французскую революцию, и последующую реставрацию монархии, и периодические попытки установления империи от семейства Бонапартов. И ушло у нее на это всего двести лет. Так что у России еще есть время. Да и у школьников, готовящихся к ЕГЭ, тоже.
