Всё дело в мелочах. Особенно сейчас, в эпоху так называемого кризиса (кто помнит своей личной памятью когда кризиса не было?), девальвации, инфляции, безработицы и всего прочего. Ничего кроме мелочей не остаётся и нам сообщают, что мелочи – это уже не мелочи. С этим нельзя не согласиться. Всё дело именно в них. Надо бы только разобраться с тем, что считать мелочами – и кто считает.
Недавно, морозным вечером, мне довелось поджидать одного знакомого на углу улиц Советской и Горького. Под ногами – непролазная каша, все тротуары дёшево ограждены красно-белыми полосатыми целлофановыми лентами. Люди, стремительно бросив взгляд наверх, на эти ледяные сталактиты, прогибаясь как на эстафете, пробегают участок от ленты до ленты (интересно, какие мысли у них в этот миг? убьёт — не убьёт? успею – не успею? и так морозно, а в мороз не упадёт?). Какое было у меня настроение? Зимнее. С детства казалось, что зимой люди добрее. Может быть, это ассоциации с Татьяниным днём (гимназистки румяные и т.д.), и с Новым годом (что вы меня всё время роняете и т.д.), подарками. В конце концов, быть злым сейчас слишком холодно.
Но такое настроение было не у всех. Я простоял на морозе двадцать минут, за это время семь (!) человек огрызнулись на меня, причём четверо из них были не совсем трезвы. Это наблюдение в когнитивный диссонанс тем же самым детским ассоциациям – зимой пьяные непременно должны были быть весёлые. Неслучайно же говорили – «он навеселе». Мне попадались пьяные (и трезвые) «назле». Зачем они тратят силы на эту злость? – спрашивал я себя, глядя им вслед. Ведь возмущённый человек ранит себя в первую очередь, «накручивает себя» (как говорят). Он же это несёт с собой в дом, срывается на близких (может они ему давно не близки, а сделать ничего не может – «жизнь-то сложилась»?). Я тоже старался быть саратовцем «в теме» и найти в себе силы огрызатьсяв ответ. И вдруг понял, что я этого не хочу. Не по каким-то идейным соображениям, а просто не хочу – и всё.
Видимо, дело вот в чём. Двумя днями ранее, во время поездки на троллейбусе, я наблюдал следующую картину. Во-первых, все вокруг хмурые, старые и некрасивые (обратите внимание, что это – не слова-синонимы, достаточно вспомнить, что старики бывают с очень светлыми лицами, что бывают хмурые красавцы и несимпатичная молодёжь). И вдруг, посреди всего этого эстетического неблагополучия (люди скажут: не до эстетики сейчас, вопрос в ответ: а до чего? и другой вопрос, туда же: когда-нибудь было и будет ли до эстетики? или эстетика на выставке Серова только разрешена?), так вот, посреди этого неблагополучия мне попадается на глаза следующая картина: маленький мальчик, зажатый этими самыми хмурыми, смотрит в окно. За окном – кучи снега, дома, другие хмурые люди. Мальчик держит в руке игрушечного ежа, навесу, неудобно – но тут не до удобств. Он рассказывает ежу о том, что видит за окном, а ёж его внимательно выслушивает.
И я вспомнил, что у меня тоже была серия игрушечных зверей (мишка, собака, возможно, лев), которым я всё время рассказывал самые свои важные вещи. Эти звери мне, понятное дело, отвечали. Иногда они не хотели меня слушать, и я обижался на них за то, что они на меня обижены. Потом мы мирились. Всё на расстоянии одной руки, без единой живой души.
Как их звали? Называет ли мальчик ёжика просто Ёжиком, или дал ему какое-нибудь имя? Я точно помню, что никаких имён не давал, а вот у дочки был пёс по кличке Шурик (набитый в лапах мелкими шариками). Дочку школа уже начала форматировать под «взрослую жизнь» (в которой вечный кризис), но Шурика она ещё помнит. А вот как говорила с ним и – самое главное – что говорила ему – нет, не помнит.
И вот, в том троллейбусе, я понял, что тоже ничего не помню. А эти звери – если они не сгнили на чердаке, и если бы я их нашёл – они тоже мне ничего бы не сказали. Они – хранители нас самих. Если мы в себе не найдём важного и детского, то никто не поможет. Ни цены на нефть, ни политические решения, ни сосульки с крыш, ни каша под ногами.
Ведь все те люди на перекрёстке, на улицах, в троллейбусе, они тоже запечатывали своё главное и детское в бутылку памяти, в эти игрушки (купленные и сиюминутные) – чтобы броситься самим в открытое море «взрослой» жизни, стать «назле», обеспокоенными, некрасивыми, старыми и хмурыми. И, поскольку так делали (и делают) все вокруг, то значит (думают они) всё верно. Всё так и должно быть. Должны быть кризисы, сосульки, каша, хмурость, старость. Каждый из этих огрызающихся людей оставил свои важные слова на совести плюшевых товарищей по детству.
Это не будет запись о сентиментальности – не до неё уже всем. Поскольку в рассказе мальчика Ёжику был тот же, наш мир. И вряд ли он сентиментальнее и наивнее. Но уж точно он краше, моложе и радостнее. Всё дело теперь – в мелочах. Вот бы каждому найти эти наговоренные себе же и своим игрушечным зверям слова – в первую очередь для себя. Потому что как учить других и почему мы – хорошие, а другие – плохие, знает каждый «взрослый». Пора бы перестать это знать хотя бы ненадолго.
И тогда Ёжик, Собачка, Лев и Мишка по-настоящему свободно вздохнут. Им больше будет незачем хранить в себе всё наше светлое, глядя как мы толкаем друг друга плечами «назле».
